Земля  - Михаил Елизаров

А ведь что-то подобное говорила и Алина.

– Ну, да, свадьба похожа на похороны… – вспомнил я. – Специальная еда, торжественная одежда. В женихе умирает холостяк, невеста умирает в жену…

Он кивнул:

– Все храмы выросли из гробниц, капища возникли на местах захоронений. Собственно, само понятие культуры начинается отнюдь не с огня, а именно с похорон! И, разумеется, нет ничего удивительного в том, что когда-то сформировалась профессия, обслуживающая погребальные практики, на основе которых выросла идея загробного мира и само понятие “церковь”…

– Именно похоронные жрецы и были первыми церковниками! – выпалил вдруг Глеб Вадимович. – Они ими и остались, как ни пытались их отодвинуть на задний план!

– Мысль о смерти предвосхищает мысль о Боге, – голос Дениса Борисовича, наоборот, звучал обыденно, как если бы вдруг неторопливо разговорился таксист. – Можно сказать, смерть породила Бога…

В груди открылась, засвистела холодная трещина. Но не от откровений Дениса Борисовича. Просто за окном мелькали неуютные бесконечные пространства, похожие на чёрные дыры, гулял ветер, хрустела подмерзающая слякоть. А в салоне было тепло и покойно. Мне с горечью думалось, что, будь это мой “майбах”, Алина никогда бы не позволила себе тех обидных слов, что недавно наговорила. С хозяином катафалка, который один стоит как десяток братовых джипов, и обхождение другое.

– Но логичнее же предположить, – я через силу продолжил, – что сперва были праздники урожая и всякие солярные божества. Рождение, оно же предшествует смерти. Разве нет?

– Курица или яйцо, – улыбнулся половиной лица Глеб Вадимович.

А Денис Борисович сказал:

– Это только кажется, что мистерий у человечества две и связаны они либо с плодородием, либо с воскрешением. Отсюда все эти кульбиты с Озирисом-Дионисом и Персефоной. То они министры сельского хозяйства, то хтонические божества… Но на самом деле мистерия всегда одна. И это похороны.

Транспарант “Русь святая, храни веру православную!”, тянущийся через фасад кирпичного завода, окончательно убедил меня, что мы начинаем очередной виток вокруг Загорска.

Глеб Вадимович ещё в первый раз отметил с ехидцей, что раньше писали: “Решение XXVII съезда КПСС – в жизнь!”, а Денис Борисович добавил уклончиво:

– Только не подумайте о нас превратно, Володя. Мы на самом деле добрые православные агностики. Концептуализируем смерть по мере сил и талантов, но и не забываем отдавать должное культурным корням.

– Да мне всё равно, – отозвался я мрачно. – Для современного россиянина православие – это бояться в самолёте!

Должно быть, похмелье разбудило во мне все отцовские сварливые стереотипы. Или же захотелось выглядеть скептическим и прогрессивным бунтарём. Да ещё Денис Борисович одарил своей таинственной полуулыбкой.

– Боги – это ментальные сущности! – продолжил я. – Вроде танцев. Существуют до момента, пока их танцуют, то бишь поклоняются им, питают верой. А всё эти попытки раздувать отживший христианский эгрегор, как жабу через соломинку…

Не знаю, зачем я так сказал. Я ведь не собирался предавать голубую церковку моего детства, Иисуса, распятого на Крещатике…

Однако ж предал – ради язвительного словца. Если за мной и приглядывал какой-то штатный ангелок-хранитель, то с того момента он в ужасе шарахнулся, отлетел, и я уже бесповоротно остался наедине со “старшими товарищами”.

– Не скажу насчёт эгрегора, – вдумчиво покивал Денис Борисович, – но соглашусь, что кампания по ребрендингу идеи посмертного воздаяния работает довольно топорно. Знаете, исторически она довольно поздняя. Своё начало концепция посмертного суда берёт в культах, отражающих первые общественно-экономические антагонизмы. То есть с эпохи Нового царства в Египте. Как вы понимаете, помимо естественной седативной функции эта идея призвана жёстко пресекать любой протест обездоленных и угнетённых, завлекая обещанием высшей небесной справедливости.

– И попрошу заметить!.. – возвысил голос Глеб Вадимович. – Естественная боязнь трупа – это не биологический “страх смерти”, а ярчайший пример социального расслоения. Первое классовое общество – живые и мёртвые. Поэтому главные суеверия всех без исключения народов связаны не с душой, а именно с трупом. Отсюда поверья об упырях, вурдалаках и прочих вампирических мертвецах!..

И вот мы снова проехали мимо завода и транспаранта. Денис Борисович воспринял это как забавный казус – надо же, заблудились. Глеб Вадимович чертыхнулся. А я произнёс глубокомысленно:

– Ну да, тот самый пункт “Б”, куда мы больше не попадём, потому что Бог, он же дедушка Линейное Время, скончался от рака простаты…

– Скажите, Володя, – Денис Борисович резво повернулся. – Мне уже в общих чертах понятно, что вы человек из нашего, так сказать, кружка по интересам. Но занятно было бы послушать, что, по-вашему, происходит после смерти?

Похожий вопрос я уже слышал от агента Балыбина и не собирался больше попадать впросак, даже если Денис Борисович подразумевал что-то метафизическое.

– Ну, как что происходит… – сказал я. – Диспетчер из скорой сливает инфу агенту за три или пять косарей. Тот подрывается по адресу на эвакуаторе. Приезжает и начинает окучивать родственников. Составляется счёт-заказ в четырёх экземплярах. Привозят тело в экспертизу, сдают в трупохранилище. Сестра составляет перепись одежды покойника, вешает бирку с номером, который будет записан в журнале…

– Так-так, – заинтересованно сказал Денис Борисович. – Дальше что?

– Дальше? Утром врачи решают, кто будет вскрывать. Устанавливают причину смерти, анализ на гистологию сдают. Потом санитары бальзамируют покойного. Но это громко сказано. Обычно просто на лицо накладывают такую маску, чтобы не усыхало. На следующий день родственники забирают тело в первой половине дня. Ну, или агент, это уже как договорились, и везут на кладбище… Ой! – я спохватился. – Или вы о посмертии говорили? Туннели, астрал и всякие там слои?!

Денис Борисович хмыкал носом дольше обычного:

– Вам не откажешь в остроумии, Володя… Хотя это всё, конечно, юмор висельника. Но что поделать – профдеформация. А посмертие – штука архисложная. Как его обсуждать, если оно, по слухам, у каждого своё. Один вам скажет, что это мир без деталей и подробностей, другой – фрактальное одиночество и “Остров мёртвых”…

– А почему разное? – спросил я.

– Просто люди неравны друг другу. Естественные науки исходят из базового сходства человеческих тел. Но при кажущейся видовой и физиологической гомогенности наша телесная природа неодинакова. Можно допустить, что удар гильотины идентичен для всех. Но как быть с бытовым ударом током? Или того меньше – пощёчиной или любовной аддикцией? Между моей болью и болью чужого лежит пропасть…

– То же самое и в области смерти! – почти выкрикнул Глеб Вадимович.

Денис Борисович посмотрел на него с неудовольствием, словно тот проболтался раньше времени.